Продолжение. Начало в № 10, 11, 12, 13, 15, 16, 17, 18, 19, 25, 26.
Глава 29. Жизнь без папы
(в сокр. изложении)
Мы с мамой продолжали жить в селе, где умер папа, т.к. это было безопаснее, чем в Константиновке, где шли жестокие бои. Были слышны звуки пушек и артиллерии, особенно по ночам. Бабушка решила вернуться в Большой дом, несмотря на то, что он сильно пострадал во время бомбежки. Она не хотела оставлять его без присмотра из страха, что его разграбят или что его захватят немцы...
Сельские жители пытались помочь нам как только могли. Многие старики знали семейство Ляшовых еще с тех пор, как дедушка владел этим селом. Некоторые старики очень хорошо отзывались о нашей «старой» семье...
...Я все еще скучаю по своему коню, Султану, который мне подарила бабушка на мой восьмой День рождения. Но из шести лошадей, которые бабушка держала в стойле, остался лишь один. Остальных забрало Советское правительство и отправило в колхозы…
К январю (1942 г. - ред.) немцы начали занимать все места, пригодные для жилья. Они просто входили в дом и говорили, что им нужно жилье. Когда они только прибыли, большинство из них были больными, голодными и полузамерзшими. Они заняли остаток дома, все кровати и закутки, пока дом не наполнился до отказа. Мы больше не могли готовить (а это была всего лишь картошка и морковь), потому что как только они заходили и чуяли запах еды, то все конфисковывали.
Вскоре в нашем с мамой распоряжении осталась лишь маленькая спальня – все остальное пространство в доме захватили немецкие солдаты. Мало того, что они съедали все наши запасы, которых уже и так не хватало, они начали палить нашу мебель, чтобы греться у камина. Некоторых из них приносили на носилках, и как только те отогревались, уши и носы у них отваливались, так как были обморожены. Я видела, как один солдат снял сапоги возле камина, и вместе с ними сошла вся кожа до кости. Под конец в нашем доме расположилось по крайней мере 54 немецких солдата, оставались здесь они довольно долгое время, пока не приехали армейские грузовики и не увезли их в недавно устроенный немецкий госпиталь.
Часто по ночам я лежала в кровати без сна и слышала, как мама тихонько плакала. Она не знала, что я не сплю и слышу ее...
Однажды мама с соседкой отправились на поиски топлива. Их долго не было, а когда они вернулись, то это были две замерзшие мумии... Оказывается, немцы схватили их и бросили в какую-то лачугу, где уже было несколько человек. Немцы обливали их водой и вода замерзала. Это продолжалось несколько часов, пока какие-то немецкие офицеры не освободили их и не велели им бежать домой, пока те в состоянии. Им было приказано никогда больше не появляться на улице, ни под каким предлогом!
В конце концов, мы с мамой решили вернуться в Большой дом (или в то, что от него осталось) и оставаться там с бабушкой... Мы ходили на замерзшие поля и откапывали сахарную свеклу (белую); чтобы она стала съедобной, ее приходилось варить 6-8 часов – это тоже была наша еда. Бабушка развалила половину своего забора, чтобы было чем топить.
Нет нужды говорить, что когда весна наконец пришла, мы садили все, что только можно было посадить. И нам снова казалось, что самое худшее мы уже пережили!
Глава 30. Как мы выжили в немецкой оккупации
(в сокращенном изложении)
...По железной дороге, проходящей через город, все еще курсировали поезда, но пассажиров не было. Заслышав паровозный свисток, я обычно выбегала из дома, потому что все еще надеялась, что каким-то образом Анатолий или еще кто-нибудь из нашей семьи вернется. Бабушка также надеялась, что Петрович (бывший управляющий имением, друг семьи) избежал опасности и вот-вот появится...
На окраинах Константиновки люди организовали базар, где начали продавать или обменивать, что у них было. Мы с мамой регулярно наведывались туда.
Мы решили вступить в хор Русской православной церкви и начали ходить на спевки по воскресеньям. Не знаю, откуда приходили люди, но каждое воскресенье церковь была набита битком. Службы были типичными для православного обряда - со свечами, иконами и т.д., и мне нравилось ходить туда. Мы с мамой хорошо пели, особенно мама, у нее было первое сопрано, а у меня - меццо-сопрано.
К концу служб (которые были очень длинными) мне очень хотелось кушать, поэтому, когда батюшка раздавал просфоры, этот маленький квадратик дрожжевого теста был как нельзя кстати, он был таким вкусным... Бабушка была очень счастлива тем, что снова могла посещать храм – она не пропускала ни одного воскресенья.
Были времена, когда я была предоставлена самой себе, глубоко погруженная в раздумья. Тогда я вела дневник, который прятала в старое стойло, под телегой. Там я записывала, что было до войны, а не то, что происходило сейчас. Я надеялась, что если буду продолжать писать об этом, то старые времена вернутся, и я смогу забыть, что происходит вокруг.
...Все мои друзья уехали, не считая одной или двух девочек, которые жили на соседних улицах (они учились в той же школе, что и я). Я оставалась с мамой и бабушкой из страха, что если уйду, то что-нибудь случится, и мы не сможем найти друг друга. Также русские самолеты часто пролетали и стреляли в людей, идущих по улицам. Все оставались возле своих домов. Много раз я сидела на ступеньках и представляла, что у меня просто плохой сон, я проснусь, и все станет так, как было. Я была мечтательницей и думала, что подхожу к тому возрасту, когда нужно будет расстаться со своими мечтами, но приходилось успокаивать себя, что впереди маячит радуга – как говаривал папа.
Повсюду было множество немецких солдат, и мы слышали, как они пели и играли на аккордеонах. Они жили в зданиях, которые превратили в бараки. Мы старались не пересекаться с ними и оставаться дома за закрытыми дверями. Мы никогда не знали, что им взбредет в голову сделать, хотя мы никогда не слышали, чтобы они беспокоили кого-то или обижали. Только когда они искали съестное, то приходили к нам. Иногда мы видели, как они маршируют вниз по улице и поют; тогда мы заходили в дом и смотрели на них в окна. Иногда самые смелые девушки подходили к ним и пытались поговорить, но командиры прогоняли их. Иногда можно было увидеть немецкого солдата за разговором с женщиной, но военная полиция преследовала этих женщин, а солдат, пытавшихся завести дружбу с русскими или украинскими женщинами, забирала. Никто никому не доверял: ни немцы нам, ни мы им, то есть мы неплохо изолировались от них.
В конце концов немцы создали некоторые учреждения и полностью взяли на себя контроль порядка. Они открыли театры, в которых показывали фильмы, и даже несколько магазинов. Они выпустили «быстрые деньги» (в основном, немецкие марки) и так как им нужна была некоторая помощь, нанимали наших людей. Одним словом, немцы стали вести себя так, как если бы уже выиграли войну – и так вели себя, пока не дошли до Сталинграда. Там они натолкнулись на серьезный отпор со стороны русских, которые погнали их прочь.
Это был лишь вопрос времени, когда немцы отступят; не было ни газет, ни других средств связи, так что мы не знали, насколько близко от нас фронт. Мы уже знали, что когда русские войска вернутся, то будут обращаться с нами как с предателями, так как мы остались здесь, а не отступили с ними.
Нам с мамой нужно было найти способ уехать и пробраться на Запад, даже если это означало ехать в Европу. Поэтому, когда немцы предложили вывоз в Германию, у нас не было другого выхода, как согласиться. Немцам нужна была рабочая сила на немецких фабриках.
Позже мы слышали, что тех, кто остался в Константиновке, грузили в поезда и высылали в Сибирь или убивали. Для нас так или иначе не было выхода. Папа всегда, годами, хотел покинуть коммунистическую Россию, поэтому мы обдумывали уход на Запад. Мы не знали, что ждет нас в гитлеровской Германии. Нам просто приходилось верить в то, что принимаем правильное решение, и надеяться на выживание.
Бабушка сидела возле камина, сложив руки на коленях (это была ее любимая поза); она говорила, что сохранит дом до возвращения семьи. Она никогда не переставала надеяться, хотя мы с мамой каким-то образом знали, что ждать возвращения кого-либо было абсолютно бесполезно…
Продолжение следует.
Перевод с английского Елены Дудченко.
