В свете нынешней ситуации с хлебокомбинатом, как никогда вовремя, к нам пришла бывший технолог «Красного строителя», потом ООО «Стромикон» (проще — кирпичного завода) Татьяна Лихтенштейн. Оставшись без зарплат, пенсий, льгот, работники некогда процветающего предприятия, на котором в начале 90‑х годов прошлого века работало более 500 человек, а объем кирпича составлял 25 миллионов штук в год, сейчас остались «у разбитого корыта».
— Татьяна Святославовна, сколько лет Вы отдали кирпичному (напомним, что «останки» этого завода можно увидеть по ул. Мирошниченко, на другой стороне «Красного Октября» — ред.)?
— В разных должностях, с начальника ОТК до технолога, в общей сложности 13 лет. Где‑то до 1997 года, пока руководителем был Евгений Лавров, все было отлично. А вот затем, когда предприятие возглавил Михаил Михайлович Бородин (до этого был главным инженером), а потом Славик Яковлевич Яшхибекян, начался большой развал. Их винить в чем‑нибудь трудно, ведь начались веерные отключения, мы перешли на ночной график работы. Стали продавать кирпич прямо с печей, за наличку. Судя по всему, никаких отчислений не делали, все шло в определенные руки. Мы же выпрашивали крохи. Дадут 50 гривен в месяц, — и тому рады. И начали наш завод банкротить. В 2000 году официально была начата процедура ликвидации.
— Как проходила эта процедура?
— Приказом по Министерству экономики на ликвидацию была выдана лицензия Игорю Миронову (из Донецка). На этот момент на заводе оставалось около 200 человек. У всех долги по зарплате от 2 до 5 тысяч. Но кое‑какие работы делали — под заказ. Вызывали крановщиков, рабочих. Сделают партию — и опять в бесплатные отпуска. Я не ждала конца, как и многие, уволилась по согласованию сторон, не стала ждать полного краха. Стала на учет в Центр занятости.
Дальше Миронов всех выгнал, поставил охрану. Кстати, в комиссию по банкротству никто из заводчан включен не был. Объявление о продаже завода дали в газету «Акцент», поэтому никто из заводчан об этом не знал. Хотя горисполком обо всем прекрасно знал, но не вмешивался.
— И во сколько же оценили Ваше предприятие?
— В смешную сумму 103 тысячи гривен (при остаточной стоимости более 3 миллиона гривен!). Хотя на момент начала банкротства материальных ценностей было на очень большую сумму. Ну подумайте сами: кирпичное производство — здания, коммуникации, самосвалы, подъемные краны, козловые краны, на карьере в Иванополье, где добывали сырье — Белазы, Камазы, 2 легковые машины. Все это числилось в МРЭО. Ведь это для нашего города было солидное предприятие. А теперь там «пустыня». Куда делись цех сушильный, обжига, тоннельная 120-метровая печь?
Кстати, однажды мы случайно узнали, что в нашу юстицию Миронов подал письмо об оценке завода на 400 тысяч. Мы сразу обратили внимание на эту разницу. Но он сказал, что это ошибка, за что он уволил своего секретаря.
Люди остались не просто без средств к существованию. Им даже пенсии начислить нормальные не смогли. Представьте, у женщин (например, обжигальщиц) были большие зарплаты, горячий стаж, но они все потеряли. Им поставили среднестатистическую зарплату и минимальную пенсию в 600‑800 гривен.
— Что стали предпринимать?
— Люди забросали юстицию заявлениями, стали подавать иски в суд. Я ничего не подавала, знала, что есть здания, оборудование, техника, думала, что это все продастся и я что‑то получу. Но это было ошибкой.
Миронов поступил просто по-хамски. Он заявил, что в связи с тем, что он за небольшую сумму продал завод, у него нет возможности оформить документы, прошить их и сдать в архив. Поэтому документы никто так и не получил. К нему ездил наш бывший энергетик, и тот сказал, что документов у него уже нет. Вот так мы остались без зарплат и с минимальными пенсиями.
— А что правоохранительные органы, руководство города?
— Мы ходили в прокуратуру, налоговую, исполком (вначале к Ракитину, потом к Роженко). Куда мы только ни обращались, ни писали. Мы спрашивали — кому это все продается? Куда идут деньги? Заводчане подавали в арбитражный суд на то, что нарушены условия банкротства, и налоговая, прокуратура подавали за необоснованно низкую цену и за нарушение процедуры банкротства. Но, судя по всему, там у них было все схвачено.
Мы звонили тому, кто выдал лицензию Миронову, в Министерство экономики. Там сказали — все бесполезно. Кстати, в горисполкоме сказали, что после окончания ликвидационного процесса Миронов ничего не предоставил — ни документов, ни справок. Представьте, завод до сих пор числится в госреестре промпредприятий!
К слову, налоговая инспекция неоднократно пыталась образумить ликвидатора не отчуждать имущество отдельно, а продавать все комплексом.
Наша инициативная группа (человек 15) все время «стучалась» в Партию регионов. И, прежде всего, к ее нынешним лидерам Януковичу, Колесникову. Писали, ходили, просили помочь уже не деньги выбить, а хотя бы документы достать. Начинали с конца 90‑х, когда еще это было сделать не поздно. Но нас откровенно игнорировали. Кстати, нам в кабинетах неофициально говорили, что и покупатель был на завод неплохой. Но областное руководство (тогда Янукович был губернатором) его откровенно выпроводило. Неужели они думают, что мы будем за них сейчас голосовать?
Уже после ликвидации мы выяснили, что машины, которые стояли в МРЭО, стали потихоньку распродавать, хотя дело было уже закрыто. Куда эти деньги девались? Мы имеем бумаги по датам — когда это все происходило.
— Чего же Вы хотите сейчас?
— Мы хотим нормальных пенсий. Хотя многие из заводчан за это время умерли (работа ведь была тяжелая), многие опустили руки. Я поделилась нашим несчастьем, чтобы об этом узнали константиновцы. О том же Миронове. Ведь он дальше еще банкротил стекольный завод. Ему никто не указ. Он сказал — плевал я на ваши зарплаты и пенсии. Как такой человек может безнаказанно здравствовать? А мы на этих деньгах уже крест поставили. Ради Бога. Но неужели подобные вещи в городе могут повториться?!
Если бы мы этот наш опыт получили раньше, то знали бы, что делать. А то ведь тогда не было средств даже на ксерокопирование, не говоря уже о поездках к Януковичу. А городские адвокаты вообще испугались и не захотели с нами иметь дела. Только «Голос Украины» (статья в 2001 году «Завод по цене иномарки»), да «Провинция» (статья в 2003 году «Как «Строминкон» вместе с архивом канул в лету») дали произошедшему объективную оценку.
Беседовал В. Березин.
— Татьяна Святославовна, сколько лет Вы отдали кирпичному (напомним, что «останки» этого завода можно увидеть по ул. Мирошниченко, на другой стороне «Красного Октября» — ред.)?
— В разных должностях, с начальника ОТК до технолога, в общей сложности 13 лет. Где‑то до 1997 года, пока руководителем был Евгений Лавров, все было отлично. А вот затем, когда предприятие возглавил Михаил Михайлович Бородин (до этого был главным инженером), а потом Славик Яковлевич Яшхибекян, начался большой развал. Их винить в чем‑нибудь трудно, ведь начались веерные отключения, мы перешли на ночной график работы. Стали продавать кирпич прямо с печей, за наличку. Судя по всему, никаких отчислений не делали, все шло в определенные руки. Мы же выпрашивали крохи. Дадут 50 гривен в месяц, — и тому рады. И начали наш завод банкротить. В 2000 году официально была начата процедура ликвидации.
— Как проходила эта процедура?
— Приказом по Министерству экономики на ликвидацию была выдана лицензия Игорю Миронову (из Донецка). На этот момент на заводе оставалось около 200 человек. У всех долги по зарплате от 2 до 5 тысяч. Но кое‑какие работы делали — под заказ. Вызывали крановщиков, рабочих. Сделают партию — и опять в бесплатные отпуска. Я не ждала конца, как и многие, уволилась по согласованию сторон, не стала ждать полного краха. Стала на учет в Центр занятости.
Дальше Миронов всех выгнал, поставил охрану. Кстати, в комиссию по банкротству никто из заводчан включен не был. Объявление о продаже завода дали в газету «Акцент», поэтому никто из заводчан об этом не знал. Хотя горисполком обо всем прекрасно знал, но не вмешивался.
— И во сколько же оценили Ваше предприятие?
— В смешную сумму 103 тысячи гривен (при остаточной стоимости более 3 миллиона гривен!). Хотя на момент начала банкротства материальных ценностей было на очень большую сумму. Ну подумайте сами: кирпичное производство — здания, коммуникации, самосвалы, подъемные краны, козловые краны, на карьере в Иванополье, где добывали сырье — Белазы, Камазы, 2 легковые машины. Все это числилось в МРЭО. Ведь это для нашего города было солидное предприятие. А теперь там «пустыня». Куда делись цех сушильный, обжига, тоннельная 120-метровая печь?
Кстати, однажды мы случайно узнали, что в нашу юстицию Миронов подал письмо об оценке завода на 400 тысяч. Мы сразу обратили внимание на эту разницу. Но он сказал, что это ошибка, за что он уволил своего секретаря.
Люди остались не просто без средств к существованию. Им даже пенсии начислить нормальные не смогли. Представьте, у женщин (например, обжигальщиц) были большие зарплаты, горячий стаж, но они все потеряли. Им поставили среднестатистическую зарплату и минимальную пенсию в 600‑800 гривен.
— Что стали предпринимать?
— Люди забросали юстицию заявлениями, стали подавать иски в суд. Я ничего не подавала, знала, что есть здания, оборудование, техника, думала, что это все продастся и я что‑то получу. Но это было ошибкой.
Миронов поступил просто по-хамски. Он заявил, что в связи с тем, что он за небольшую сумму продал завод, у него нет возможности оформить документы, прошить их и сдать в архив. Поэтому документы никто так и не получил. К нему ездил наш бывший энергетик, и тот сказал, что документов у него уже нет. Вот так мы остались без зарплат и с минимальными пенсиями.
— А что правоохранительные органы, руководство города?
— Мы ходили в прокуратуру, налоговую, исполком (вначале к Ракитину, потом к Роженко). Куда мы только ни обращались, ни писали. Мы спрашивали — кому это все продается? Куда идут деньги? Заводчане подавали в арбитражный суд на то, что нарушены условия банкротства, и налоговая, прокуратура подавали за необоснованно низкую цену и за нарушение процедуры банкротства. Но, судя по всему, там у них было все схвачено.
Мы звонили тому, кто выдал лицензию Миронову, в Министерство экономики. Там сказали — все бесполезно. Кстати, в горисполкоме сказали, что после окончания ликвидационного процесса Миронов ничего не предоставил — ни документов, ни справок. Представьте, завод до сих пор числится в госреестре промпредприятий!
К слову, налоговая инспекция неоднократно пыталась образумить ликвидатора не отчуждать имущество отдельно, а продавать все комплексом.
Наша инициативная группа (человек 15) все время «стучалась» в Партию регионов. И, прежде всего, к ее нынешним лидерам Януковичу, Колесникову. Писали, ходили, просили помочь уже не деньги выбить, а хотя бы документы достать. Начинали с конца 90‑х, когда еще это было сделать не поздно. Но нас откровенно игнорировали. Кстати, нам в кабинетах неофициально говорили, что и покупатель был на завод неплохой. Но областное руководство (тогда Янукович был губернатором) его откровенно выпроводило. Неужели они думают, что мы будем за них сейчас голосовать?
Уже после ликвидации мы выяснили, что машины, которые стояли в МРЭО, стали потихоньку распродавать, хотя дело было уже закрыто. Куда эти деньги девались? Мы имеем бумаги по датам — когда это все происходило.
— Чего же Вы хотите сейчас?
— Мы хотим нормальных пенсий. Хотя многие из заводчан за это время умерли (работа ведь была тяжелая), многие опустили руки. Я поделилась нашим несчастьем, чтобы об этом узнали константиновцы. О том же Миронове. Ведь он дальше еще банкротил стекольный завод. Ему никто не указ. Он сказал — плевал я на ваши зарплаты и пенсии. Как такой человек может безнаказанно здравствовать? А мы на этих деньгах уже крест поставили. Ради Бога. Но неужели подобные вещи в городе могут повториться?!
Если бы мы этот наш опыт получили раньше, то знали бы, что делать. А то ведь тогда не было средств даже на ксерокопирование, не говоря уже о поездках к Януковичу. А городские адвокаты вообще испугались и не захотели с нами иметь дела. Только «Голос Украины» (статья в 2001 году «Завод по цене иномарки»), да «Провинция» (статья в 2003 году «Как «Строминкон» вместе с архивом канул в лету») дали произошедшему объективную оценку.
Беседовал В. Березин.
