Как-то тихо и незаметно для константиновцев в январе этого года ушла из жизни Мирослава Михайловна Радецкая. Известный литературовед, критик, публицист, кандидат филологических наук, доцент, автор замечательных рассказов, лауреат литературной премии имени Владимира Даля, она родилась в нашем городе в 1940 году и всегда вспоминала о детстве и юности в Константиновке. Выпускник историко-филологического факультета Донецкого пединститута, аспирант Львовского университета (отсюда дружба вначале с диссидентом, а потом и министром культуры Иваном Дзюбой).
Основную часть жизни она жила и работала в Луганске, где преподавала на кафедре русской литературы пединститута, где стала известной по многочисленным научным работам по литературоведению, рецензиям, воспоминаниям, которые публиковались в литературных журналах и альманахах. Она была человеком большой души, отзывчивым и доброжелательным, интеллигентным и щедрым. Через всю жизнь пронесла дружбу с еще одной нашей землячкой - украинисткой Феней Дмитриевной Пустовой, которая также ушла в мир иной. Феня Дмитриевна предлагала нам взять интервью у М.Радецкой. Мы даже связались с Мирой Михайловной и оговорили возможную публикацию. Но, увы, приходится только посетовать на свою нерасторопность и безжалостное время. И все же, публикуя этот рассказ, название которому дала сама автор и которое сегодня звучит символично, мы даем возможность литератору высказаться на страницах нашей газеты.
История моего деда
На еврейском кладбище в Константиновке все больше уходит в землю металлическая ограда и скромный памятник с лаконичной табличкой: «Д.М. Тамарин (1873-1962)». Здесь последний приют человека необычайной, в чем-то героической судьбы - еврея, выжившего в годы оккупации, сумевшего вместе с крохотной группой соплеменников захоронить расстрелянных за городом евреев; еврея, стоявшего у истоков первой после войны в Констаитиновке еврейской общины и инициатора создания первого, очень скромного памятника расстрелянным, на котором городские власти позволили сделать только надпись: «Жертвам фашизма».
Мой дед по матери, Давид Моисеевич Тамарин, родился на юге Украины, в поселке Большой Токмак, в семье еврея-земледельца. Получил традиционное начальное еврейское образование, хорошо знал идиш и иврит. Он стал портняжным подмастерьем и в 15 лет ушел «в люди». В поисках работы обошел юг Украины, Крым, хорошо знал русский, украинский, крымско-татарский и немецкий языки, ибо подолгу жил и работал в немецких колониях.
В начале XX века он, уже первоклассный портной широкого профиля, имел свою мастерскую на Дмитриевском поселке (Нижняя Константиновка). Среди его постоянных клиентов были семьи дирекций заводов, выросших на местном сырье: стекольного, бутылочного, цинкового, зеркального - немцы, бельгийцы, французы. Пришлось овладеть и французским языком. Самоучка, он был очень начитанным, умным, талантливым человеком, имел Большую серебряную медаль за участие в Парижской промышленной выставке - так был оценен пошитый им черно-белый двусторонний жилет.
Революция экспроприировала его мастерскую. Но он продолжал шить, был известен в городе как человек безупречной честности и большого практического ума. Его постоянно приглашали в «третейские судьи» маклеры.
В начале второй мировой войны эвакуироваться не удалось, да и не верил он официальным слухам о расправе с евреями - знал других немцев. В первые же дни оккупации начался беспредел. Его встретил знакомый из горкоммунхоза: «Уходить надо, Тамарин, чем смогу, помогу». Он принес справки на имя Виктора Владимировича Тамаряна. В ночь накануне еврейского расстрела, в октябре 1941 года, с мешком за плечами и четкой биографической версией о крымском татарине, потомке арабов, женатом на немке (внешность деда была как у библейского патриарха), он ушел по дороге на Артемовск (Бахмут).
В первый же день на рынке к нему подошел старик, который, узнав, что дед портной, спросил: «И кожухи шьешь?» Услышав утвердительный ответ, предложил ему работу, стол и кров. Почти два года прожил дед, обшивая огромную семью Ены - такова была «уличная» фамилия старика (от его любимой украинской фразы: «Є» - «На!»). Среди внуков Ены затерялась и еврейская девочка Света, родителей которой расстреляли немцы, а ее приютила семья старика до самого конца войны.
Как-то в флигелек, где портняжничал дед, зашел немецкий офицер, майор Фридрих, квартирант Ены, и попытался объяснить, что должен сделать для него портной. Дед ответил на хорошем немецком языке. Поверил ли Фридрих биографической легенде, не знаю, но два года тянулась дружба старого еврея и блестящего молодого офицера из родовитой немецкой знати. От него дед услышал о ее оппозиции «этому выскочке» Гитлеру.
Арестовали деда на улице, трое суток без еды и питья просидел он в застенке. О его аресте не знали ни Ена, ни Фридрих. Людей уводили и они не возвращались. Теряя силы и надежду, дед нашел на дне мешка одну из двух таблеток стрихнина, но таблетка выпала из слабых рук и найти ее в темноте не удалось. Тогда дед после многих лет религиозного безразличия вспомнил о вере отцов, долго и горячо молился. Утром его повели на допрос к коменданту. И во дворе комендатуры он услышал голос Фридриха: «Виктор, почему ты здесь?» Майор зашел к коменданту, после короткого допроса деда отпустили. «Уходи, - сказал Фридрих, - от ваших я тебя не спасу». Он дал деду на дорогу денег, еды и свою трость с серебряным набалдашником. Они горячо обнялись. «Фатер», - называл майор деда. Завернув тряпкой набалдашник, чтобы у посторонних не было соблазна, пошел дед по Бахмутскому шляху на Луганск - искать «реквизированные телегу и серую лошадь», как гласила горкоммунхозовская справка.
Ночевал в заброшенных домах, подрабатывал шитьем за еду, шел навстречу советской Армии. Его захватили на дороге разведчики наступающей части. Дед рассказал командиру свою историю. Его взяли на довольствие, отправили в обоз, стал он портным при части. Когда оказались в Бахмуте, командир подарил ему швейную машинку (дед уложил в мешок только головку ее), дал еды на дорогу, усадил на военную машину, идущую в Константиновку. А дед подарил ему трость Фридриха.
Дом в Константиновке хотя и был разграблен, уцелел: в нем жила два года семья начальника полиции. Удалось оживить посаженный перед войной виноградник - еще много лет дед готовил для общины кошерное вино.
В НКВД ему устроили допрос: «Почему не погиб?» Запросили Артемовск, оказалось, что кое-что из полученной от Фридриха информации по каким-то каналам через семью Ены попадало к подпольщикам. Откликнулся и командир части, с которой дед дошел до Бахмута. И его оставили в покое. Он съездил к Ене - нашлась бездетная еврейская семья, которая хотела удочерить Свету. Но у нее уже отыскались родственники.
Наверное, в Яд-ва-Шем (мемориал памяти жертв холокоста в Израиле) еще пустуют места для Ены, майора Фридриха, командира воинской части, в семье которого, может быть, и до сих пор хранится трость майора. Историю эту в 1944 году я слышала не раз от дедушки длинными вечерами при свете масляного каганца. Кто знал, что настанет время вспомнить о праведниках Мира?
М.Радецкая.
