Секретные дневники Нонны Баннистер

 

7 августа, 1942 года

Константиновка, Украина. Четырнадцать часов пятнадцать минут: нас только что погрузили в поезд. Боже мой, это было совсем не так, как мы себе это представляли! Нами набили, словно селедками бочки, вагоны для скота. Немецкие вооруженные солдаты тоже с нами. Я вижу, как испугана мама. Она все еще думает, что мы сможем сойти с поезда, бросив свои пожитки, и вернуться домой пешком. В двадцати футах от нас стоит бабушка (Феодосия Яковлевна Ляшова, урожденная Бутенко; 1884‑1961 годы жизни, из древнего рода кубанских казаков, похоронена на фрунзенском кладбище - ред) вся в смятении — она плачет. Слезы струятся по ее лицу, когда она прощально машет нам рукой. Каким‑то непостижимым образом я понимаю, что мы больше никогда с ней не увидимся.

Пока поезд берет разбег, мама и я только смотрим на бабушку, до тех пор, пока она не исчезает из виду. В 16.00 все, находящиеся внутри нашего вагона, очень тихи, и никто не разговаривает. Кто‑то тихонько плачет, а я радуюсь, что со мной мой дневник и два карандаша.

Я забилась в угол вагона как можно дальше, чтобы освободить себе немного места для письма. Теперь дверь нашего вагона открыта, но я слышу какой‑то шум с крыши. Наверху вагона расположились немецкие солдаты, они разговаривают и поют — я думаю, что они пьют, до меня доносятся звуки глотков.

Почти полночь — луна такая полная, и мы пересекаем большие поля. Мне нужно переместиться поближе к дверям, чтобы глотнуть хоть немного свежего воздуха. Когда я приближаюсь к открытой двери, то вижу пару ног в черных ботинках, болтающихся прямо над дверью — потом лицо наклоняется вниз, и солдат пронзительно кричит: «Привет, малышка!», и я очень быстро ухожу от двери. Мама привлекает меня поближе к себе, и я чувствую, что постепенно засыпаю.

8 августа, 1942 года

Когда мы проснулись, то смогли посмотреть на горизонт и увидеть солнце, поднимающееся из‑за края огромных полей, которые мне никогда еще не приходилось видеть — этот восход прекрасен! Где мы? Сколько еще осталось до Киева? Поезд замедляет ход, и кажется, что мы останавливаемся.

9 августа, 1942 года

Мы — в Киеве, но поезд остановился, по крайней мере, в квартале от большой железнодорожной станции. Немцы спрыгнули вниз, и я смогла увидеть, как много их там было — мы были окружены. Они звали нас выйти: «Рус, рус». Мы видели грузовики, приближающиеся к поезду, нагруженные немецкими солдатами и их овчарками (множество собак). Был там и грузовик с продовольствием (суп из капусты с картошкой и черный хлеб). Они выдали нам миски, и когда мы подходили к грузовику с пищей, я взглянула на хвост поезда и увидела два вагона, нагруженных евреями. Им выходить не разрешали — двери их вагонов были заперты тяжелыми металлическими решетками. Их охраняли немецкие солдаты. Я видела стариков, женщин, детей и даже несколько грудных младенцев. Они просили нас дать им хоть чуть‑чуть нашего хлеба, протягивали свои худые (почти скелетообразные) руки сквозь решетки. Я пошла было к ним со своей пищей, но как только я приблизилась, немецкий солдат закричал на меня и велел возвращаться назад, иначе он застрелит меня, если я осмелюсь подойти ближе.

Отдельные вагоны. Еврейские заключенные, предназначенные для концентрационных «лагерей смерти», были в том же самом транспорте, но ехали в вагонах отдельно от русских женщин, которые были предназначены для трудовых лагерей. Нацисты разрешали русским женщинам выходить из своих вагонов, чтобы пойти по нужде в лес и чтобы поесть. Но они не давали таких привилегий евреям.

9 августа, 1942 года, поздний вечер

Когда мы вернулись в вагон поезда (вагон № 8), и поезд начал двигаться, мы подумали, что мы снова в пути. Но через 15 минут наш поезд подошел к остановке. Три грузовика, нагруженных евреями, приблизились к нашему поезду, и немцы погрузили их в первые два вагона нашего поезда. Они были достаточно близко, чтобы мы слышали плач детей, рыдания и стоны женщин. Оттуда часто раздавались выстрелы. О! Этот плач и крики! И собаки — там их было так много. Это был всеобщий шок, и я начала осознавать, что и мы тоже были заключенными, и что абсолютно не было способа убежать, как планировала сделать мама, когда мы приехали в Киев.

10 августа, 1942 года

Сейчас мы покидаем Украину, поезд мчится быстрее и быстрее. Я никогда не забуду вид последнего солнечного заката, когда мы уезжали из Киева. Солнце выглядело как огромный шар из красного и оранжевого пламени, и оно медленно опускалось за горизонт на краю бесконечных полей. Это было похоже на то, как если бы солнце говорило: «Прощайте, дорогие мои, мы никогда больше не встретимся на этой земле!». Когда я стояла там возле вагонных дверей нашего поезда, я все смотрела на солнце, до тех пор, пока оно не исчезло совсем. Потом я неожиданно почувствовала себя очень печально и одиноко. Это было «последнее прости», которое заставило меня понять, что часть меня умерла. Впоследствии много было закатов и рассветов, но никогда не было ни одного столь прекрасного, как тот закат, который я видела в Киеве.

Теперь я знаю точно, что мы направляемся в Польшу, и мама начинает строить для нас планы побега, как только мы сделаем первую остановку на польской земле. Следующую остановку, чтобы поесть. Мы проползем под вагонами и подождем, чтобы все погрузились, а мы быстренько выскочим и убежим в лес. Ох уж эти мамины планы…

Продолжение следует.