Продолжение. Начало в № 30, 31, 32, 33, 34.
На утро снова «Антретен» (строиться) «цу фюнф» (по пять) «марш-марш», и пошли дальше. Но эсэсовцы видели, что не доведут всех, очень много погибало. Они взяли у бауров три бестарки или подводы и послали вперед по той дороге, по которой мы будем идти. Подводы тянули заключенные. Они подъезжали к каждому бауру или хозяину по дороге. Он давал или моркови, или буряка, или картофеля. Набрали полные-полные три брички и на одной из полян, когда мы остановились, нас построили по одному и дали каждому что-нибудь — то ли картошину, то ли бурячину, то ли морковину. Так нас подкормили за три дня, и опять в дорогу.
Сперва мы шли днем, а потом нас стали гнать и ночью, видимо, боялись самолетов, которые могут налететь и обстрелять колонну. Но один раз так и получилось. Мы были на поляне, ходили по ней, когда смотрим, - высоко-высоко в небе кружат штук по пять самолетов и опускаются все ниже и ниже над нашей поляной, правда, самолеты какие-то с красными носами — это там, где сидит летчик. Кто-то из наших сказал, что это самолеты Франции. Когда они опустились уже совсем низко и стали строчить с пулеметов, то эсэсовцы удалились со своих мест в лес — в кусты, оставив свои сумки на месте. Мы же добрались до их сумок, раскрыли, достали из них хлеб, и когда кто-то брал в руки буханку, у него ее с рук вырывали, ломали и сразу же ели. Так мы мотались по поляне, вырывая хлеб друг у друга, а самолеты все летали и стреляли с пулеметов. Когда же они перестали стрелять и улетели, мы удивились, что на нашу поляну не упала ни одна пуля. Оказывается, рядом с нашей поляной шла колонка немецких солдат, которую самолеты и расстреляли.
Все стихло, эсэсовцы вернулись к своим сумкам. Построили нас по три человека и стали искать — кто же брал их сумки. Они подходили к каждому и говорили: «Мах-ман мунд ауф» (открой рот) — он открывает, потом к следующему, и когда у кого-нибудь находили крошки хлеба в зубах, отводили в сторону. И снова «Мах-ман мунд ауф»... Так нашли крошки в зубах у трех человек. Их отвели от колонны и начали бить палками, пока не убили. Здесь же выкопали одну яму и закопали их. На такое было страшно смотреть.
Когда наступила ночь, нас погнали дальше. И, время от времени, были слышны выстрелы эсэсовцев — видимо заключенные совершали побеги, ведь шли-то мы ночью, и через лес. Через 4 или 5 дней мы пришли к станции города Гальброн. Нам подогнали эшелон — угольные пульманы, посадили нас туда по 80-90 человек в один вагон, причем, сидя друг к дружке, а по углам вагонов сидела охрана с автоматами. Вставать мы не имели права, иначе будут стрелять. Сидеть на железе худым было больно, мы попросили хотя бы немного постоять по одному, и так мы поднимались по одному, и стояли, разминаясь, по 5-10 минут, потом следующий, следующий, пока не приехали в Дахау.
В Дахау нас поместили в карантинные бараки. Наутро проснулись и увидели под окнами другого барака трупы мертвых, обнаженных до крематория.
Здесь мы были недолго. В один из дней апреля карантин кончился и мы вышли на площадь лагеря. Посередине лагеря была куча вещей — одежда, обувь, чемоданы, сумки всевозможные. И нам снова объявили строиться по 5 человек, по 100 человек нас гнали по дороге, а куда — мы не знали. Так продолжалось три дня. На четвертый день мы остановились на одной из полян. Там мы стояли два дня.
На следующий день часа в четыре дня нам сказали строиться по пять человек и снова «айнгакен» (рука об руку), не бросая друг друга, мы пошли дальше. Но долго идти не пришлось, перед нами предстала небольшая речка, через нее мост, а на мосту стоят ящики, видно со взрывчаткой, возле них стоит немец с пистолетом и кричит нам: «Лес, лес, шнеле, шнеле» (скорей, скорей, быстро). И мы стали бежать через мост на другой берег, а там разбегаться — кто куда. Мы с Колей бежали вместе рука об руку, а когда перебрались на другой берег речки, побежали в сторону бауэров, а они стали стрелять в нас из ружей. Бежать туда побоялись, увидели в стороне железнодорожный туннель, переждали там, пока все утихнет, и опять пошли в сторону бауэров. Когда мы разбегались на другом берегу, немцы отступали назад, оказывается, там наступали американцы. Добравшись до бауэра, мы увидели, что оттуда уже шли наши заключенные и ели картошку и хлеб. Они нам сказали, чтобы мы тоже шли туда, и нам там дадут.
Мы пошли, нам дали хлеба и вареную картошку в мундирах. Потом наш путь лежал еще к одному бауэру, там был большой дом. Подходя к дому, мы услышали голос русской женщины, видно она работала у этого бауэра. Она встретила нас, сказала, чтобы мы немного подождали, а сама пошла в дом. Тут вышел немецкий офицер, ничего не говоря, постоял, и пошел обратно в дом. А женщина вынесла нам буханку хлеба и баночку мясной консервы, причем, открытую, и сказала, что это передал нам тот немец.
Продолжение следует.
На утро снова «Антретен» (строиться) «цу фюнф» (по пять) «марш-марш», и пошли дальше. Но эсэсовцы видели, что не доведут всех, очень много погибало. Они взяли у бауров три бестарки или подводы и послали вперед по той дороге, по которой мы будем идти. Подводы тянули заключенные. Они подъезжали к каждому бауру или хозяину по дороге. Он давал или моркови, или буряка, или картофеля. Набрали полные-полные три брички и на одной из полян, когда мы остановились, нас построили по одному и дали каждому что-нибудь — то ли картошину, то ли бурячину, то ли морковину. Так нас подкормили за три дня, и опять в дорогу.
Сперва мы шли днем, а потом нас стали гнать и ночью, видимо, боялись самолетов, которые могут налететь и обстрелять колонну. Но один раз так и получилось. Мы были на поляне, ходили по ней, когда смотрим, - высоко-высоко в небе кружат штук по пять самолетов и опускаются все ниже и ниже над нашей поляной, правда, самолеты какие-то с красными носами — это там, где сидит летчик. Кто-то из наших сказал, что это самолеты Франции. Когда они опустились уже совсем низко и стали строчить с пулеметов, то эсэсовцы удалились со своих мест в лес — в кусты, оставив свои сумки на месте. Мы же добрались до их сумок, раскрыли, достали из них хлеб, и когда кто-то брал в руки буханку, у него ее с рук вырывали, ломали и сразу же ели. Так мы мотались по поляне, вырывая хлеб друг у друга, а самолеты все летали и стреляли с пулеметов. Когда же они перестали стрелять и улетели, мы удивились, что на нашу поляну не упала ни одна пуля. Оказывается, рядом с нашей поляной шла колонка немецких солдат, которую самолеты и расстреляли.
Все стихло, эсэсовцы вернулись к своим сумкам. Построили нас по три человека и стали искать — кто же брал их сумки. Они подходили к каждому и говорили: «Мах-ман мунд ауф» (открой рот) — он открывает, потом к следующему, и когда у кого-нибудь находили крошки хлеба в зубах, отводили в сторону. И снова «Мах-ман мунд ауф»... Так нашли крошки в зубах у трех человек. Их отвели от колонны и начали бить палками, пока не убили. Здесь же выкопали одну яму и закопали их. На такое было страшно смотреть.
Когда наступила ночь, нас погнали дальше. И, время от времени, были слышны выстрелы эсэсовцев — видимо заключенные совершали побеги, ведь шли-то мы ночью, и через лес. Через 4 или 5 дней мы пришли к станции города Гальброн. Нам подогнали эшелон — угольные пульманы, посадили нас туда по 80-90 человек в один вагон, причем, сидя друг к дружке, а по углам вагонов сидела охрана с автоматами. Вставать мы не имели права, иначе будут стрелять. Сидеть на железе худым было больно, мы попросили хотя бы немного постоять по одному, и так мы поднимались по одному, и стояли, разминаясь, по 5-10 минут, потом следующий, следующий, пока не приехали в Дахау.
В Дахау нас поместили в карантинные бараки. Наутро проснулись и увидели под окнами другого барака трупы мертвых, обнаженных до крематория.
Здесь мы были недолго. В один из дней апреля карантин кончился и мы вышли на площадь лагеря. Посередине лагеря была куча вещей — одежда, обувь, чемоданы, сумки всевозможные. И нам снова объявили строиться по 5 человек, по 100 человек нас гнали по дороге, а куда — мы не знали. Так продолжалось три дня. На четвертый день мы остановились на одной из полян. Там мы стояли два дня.
На следующий день часа в четыре дня нам сказали строиться по пять человек и снова «айнгакен» (рука об руку), не бросая друг друга, мы пошли дальше. Но долго идти не пришлось, перед нами предстала небольшая речка, через нее мост, а на мосту стоят ящики, видно со взрывчаткой, возле них стоит немец с пистолетом и кричит нам: «Лес, лес, шнеле, шнеле» (скорей, скорей, быстро). И мы стали бежать через мост на другой берег, а там разбегаться — кто куда. Мы с Колей бежали вместе рука об руку, а когда перебрались на другой берег речки, побежали в сторону бауэров, а они стали стрелять в нас из ружей. Бежать туда побоялись, увидели в стороне железнодорожный туннель, переждали там, пока все утихнет, и опять пошли в сторону бауэров. Когда мы разбегались на другом берегу, немцы отступали назад, оказывается, там наступали американцы. Добравшись до бауэра, мы увидели, что оттуда уже шли наши заключенные и ели картошку и хлеб. Они нам сказали, чтобы мы тоже шли туда, и нам там дадут.
Мы пошли, нам дали хлеба и вареную картошку в мундирах. Потом наш путь лежал еще к одному бауэру, там был большой дом. Подходя к дому, мы услышали голос русской женщины, видно она работала у этого бауэра. Она встретила нас, сказала, чтобы мы немного подождали, а сама пошла в дом. Тут вышел немецкий офицер, ничего не говоря, постоял, и пошел обратно в дом. А женщина вынесла нам буханку хлеба и баночку мясной консервы, причем, открытую, и сказала, что это передал нам тот немец.
Продолжение следует.
