Костянтинівська освіта в 1941-1943 роках. Відповідь на запитання читачів

Частина 1, 2, 3, 4.

Наш автор и читатель, выступающий под ником Ярослав, опубликовал на сайте «Провинции» следующий комментарий на мою серию статей из истории Константиновки 1941 — 1943 годов:

Гітлер: «Я звільняю вас від химери, яку називають совістю»

Я довго мовчав щодо цієї теми і ніколи її не коментував. Але врешті-решт мій терпець урвався. Я ніколи не повірю жодному слову окупантів, які прийшли на мою землю зі зброєю. Я ніколи не поважатиму авторів і редакторів окупаційного видання. Я їх ненавиджу, бо вони служили окупантам (я не засуджую тих, хто працював тоді, заробляючи шматок хліба). Це не історія мого міста. Це погляд чужинців на життя в ньому.

Ще живі люди, котрі пережили цей страшний період, і ніяка українізація не виправдовує катів мого народу. Не варто ятрити ще незагоєні рани. Писати історію Костянтинівки на основі цього видання однаково, що писати історію за матеріалами газети «Знамя индустрии».

Мені жаль, що цього не розуміє автор І. Бредіхін і шановна Галина Миколаївна, яку я поважаю за її справжнє журналістське чуття.

Такой вот отзыв о моей работе. Я ожидал чего-то подобного. Удивило, что такую рецензию дал известный своими выступлениями в «Провинции» и в интернете Ярослав. Удар пришел из украинского, патриотически настроенного, лагеря.

Я не так часто пишу в интернете. Нет времени, а главное, там ответственность за свои слова существенно ниже, чем ответственность за печатное слово. Берешь себе имя — ник, и выступаешь, хоть украинским националистом, хоть русским православным империалистом. Такая свобода — великое благо, о возможностях всемирной сети Вы, Ярослав, лучше меня рассказать сумеете. Но это же и величайшая опасность, ибо право слова получает и дилетант, непрофессионал, просто психически неуравновешенный человек. В интернете обсуждение проблемы часто идет не на профессиональном уровне, а лишь на идеологическом. Там разговор часто идет по принципу: «свой — чужой». По этому принципу во время войны работает пропаганда.

Я с уважением отношусь к Вашим, пан Ярослав, выступлениям в прессе, комментам в интернете. Но между нами есть существенная разница. Если говорить о Ваших публикациях на исторические темы, то Вы занимаетесь публицистикой, т.е. говорите об уже известном. Делали Вы это в газете «Провинция», и я читал Вас с интересом. Вы выступали с украинских патриотических позиций. Это было к месту, почти всегда — на хорошем уровне.

Я же, по мере сил, стараюсь заниматься краеведением, пусть и в газетном (не отвечающем всем научным стандартам) формате. Я стремлюсь раскопать неизвестные, не введенные в научный оборот, страницы истории нашего города. Как историк, я стараюсь быть, во-первых, в русле украинской историографической традиции, а во-вторых, быть аполитичным, придерживаться фактов и только фактов.

Быть историком украинским, это означает опираться на украинскую историографию. На работы Скальковского, Антоновича, Грушевского, Багалея, Субтельного, Полонской-Василенко. Я горд, что живу в независимой стране, где у меня есть свобода научного поиска. И мнения иностранцев о нашей истории для меня не нормативны. В любом историческом событии я обязан искать украинское участие и украинский интерес.

И период нацистской оккупации — это такой же период для исследования украинской исторической науки, как и любой другой. И оккупационная пресса, это такой же исторический источник, как любой другой. Есть методика работы, позволяющая отделить пропаганду (ложь или полуправду) от достоверных свидетельств.

О советской прессе, которую Вы поставили на одну доску с оккупационной, я скажу то же самое. Не так давно просмотрел подшивки «Знамени индустрии» средины 1950-х и убедился, какой это ценный источник для добросовестного историка. Кстати, французский философ ультралевой ориентации Ж-П. Сартр пережил немецкую оккупацию в Париже, а потом написал: “Мы никогда не были так свободны, как в период нацистской оккупации». Вам не кажется, что подобные парадоксальные состояния могла переживать и украинская интеллигенция под немецким сапогом?

Не верю, что Вы, Ярослав, презираете сотни украинских писателей, ученых, историков, вначале сотрудничавших с немцами, а потом ушедших вместе с оккупантами, — ту же Полонскую-Василенко?

Впрочем, не уважать тех, кто писал в оккупационной прессе, — это ваше право. Но, может, хотя бы надо вначале эту прессу прочитать? Вы пишете: «Це не історія мого міста. Це погляд чужинців на життя в ньому». Это свойственно человеку — гнать от себя неприятные, травматические воспоминания, но, может, приходит время исследовать то, что раньше попросту отбрасывалось?

Во время нацистской оккупации Украины Полонская-Василенко была директором Института Археологии Академии Наук (октябрь-декабрь 1941) и Киевского Центрального Архива Старинных Актов (декабрь 1941 — сентябрь 1943), научным консультантом Музея-архива переходного периода (1942). Входила в состав орготдела Киевской городской управы, была одной из ответственных за переименования городских улиц. Уехав в эмиграцию, стала профессором Мюнхенского университета, оставила после себя десятки ценнейших исторических исследований. Не могло так быть, что при немецких оккупантах ее свобода исследовать историю своего народа возросла, сравнительно с советскими реалиями 1930-х.? Вы ведь лучше меня знаете масштабы уничтожения украинской интеллигенции в предвоенное десятилетие. Полонской-Василенко, что, по-вашему, надо было сгинуть в гулаговской могиле?

Франция была страной массовой коллаборации, стала для немцев одним большим домом отдыха и борделем. Долгие годы французские историки говорили, в основном, о Сопротивлении. Тему сотрудничества с врагом не были готовы обсуждать. Но прошло время, и табу было нарушено. Рекомендую французский документальный фильм «Любовь и смерть во время оккупации». Приходит время говорить на самые болезненные, прежде запретные темы и у нас.

Последним табу, последним «белым пятном» в изучении истории второй мировой войны остается тема «Повседневная жизнь и коллаборация на оккупированной территории». Было ли на Украине 1941-1943 годов морально-политическое единство советского народа, объединившегося вокруг коммунистической партии для борьбы с врагом? А может, было растерянное население, живущее по принципу «моя хата с краю»? Таких ведь и сейчас большинство. Нужно выживать, работать и кормить семью. А какая власть, — «так то от нас не зависит». Да, было сопротивление, как стихийное, так и управляемое из Москвы. Но таких было абсолютное меньшинство, во всяком случае у нас. А вот коллаборация, работа на оккупантов была массовой. Может, и были основания у советской власти спрашивать в анкетах: «Находился ли на оккупированной территории?»...

Есть люди, которых я ненавижу, как и Вы. Это преступники, запятнавшие себя воинскими преступлениями: расстрелами евреев и цыган, военнопленных, преступлениями против человечности. Были среди них и украинцы, к сожалению. В семье не без урода.

Но, тем не менее, историк обязан изучать прошлое во всей его полноте. Без исключений, честно и беспристрастно. Я люблю русского философа П.Я Чаадаева, который как-то сказал: «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, со склоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если хорошо понимает ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной».

Вот к этому я и стремлюсь.

И.Бредихин.