Пролетая над «гнездом Цыбульской»

Директор Константиновского дома-интерната для граждан пожилого возраста и инвалидов Марианна Викторовна Цыбульская объявила в своем заведении войну пьянству. Как она призналась нам по телефону, «эти 12‑15 человек (всего в интернате около 120 одиноких людей — ред.) замучили всех, в том числе обслуживающий персонал. Поэтому месяц назад мы «прикрутили гайки» — стали с пьющими более жестко обращаться, ограничили выход на улицу, контролируем их действия».

Кадр из фильма «Пролетая над гнездом кукушки» с Джеком Николсоном в главной роли

И «восстание инвалидов» (престарелым, понятное дело, не до выпивки) не заставило себя долго ждать. Первым пошел на решительные действия человек со странным сочетанием имени и фамилии Алимжан Шевченко. Под предлогом поездки за лекарствами он, несмотря на то, что ходит на костылях, вырвался в прокуратуру, где выяснил правовые основания для такого перехода «на тюремное содержание». Затем Алимжан Мамаджанович обратился в нашу газету и попросил приехать, чтобы предать огласке мучения его и товарищей.

Когда золотая клетка не в радость

«Я так давно молчу, что меня прорвет, как плотину в паводок, и вы подумаете, что человек, рассказывающий такое, несет ахинею, подумаете, что такой жути в жизни не случается, такие ужасы не могут быть правдой» (здесь и далее мы приводим цитаты из известного романа Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом» о такой же попытке вырваться из «прикрученных гаек», но только в сумасшедшем доме. Экранизированный шедевр М. Формана был назван «Полет над гнездом кукушки»).

Оказалось, что посетить это заведение просто — записался на проходной, кто ты и кого навещаешь, и нет проблем. Полгода назад пущенный в строй интернат не потерял свежего лоска. Вокруг аккуратность и чистота. Однако, людей, позвавших нас сюда, это почему‑то не радует.

Самый недовольный жилец интерната инвалид А. Шевченко: «Я сейчас хожу и чувствую себя гораздо хуже, чем когда сюда приехал. Тут не лечение, а наоборот».

«Это только внешне тут все хорошо, как в Кремле, — говорит А. Шевченко, — на самом деле для меня здесь все происходит, как в дурном сне. Мне тут обещали санаторий, а оказалось, — как в психушке. Приехал сюда в декабре прошлого года — сразу изъяли кипятильник (как теперь без чая?), перочинный нож (костыли чинил), одежду, даже медикаменты, без которых я не могу, — выбросили. Говорят, — «не положено». За пределы интерната выход запрещен, сестру, чтобы померила давление, не дождешься. Подскользнулся на мокрых полах, упал — рука опухла, месяц никто не заходил. Сами помощь не оказывают и в больницу не дают пойти. Спасибо, одна сердобольная сестричка бинт со своей ноги (закупорка вен) сняла и мне повязала. Но это редкость. Кормят здесь аж 4 раза в день, но в столовую иду, как на голгофу, то горбушки одни положат, то апельсин не дадут, то порция — одна ложка. Говорят, — «просите». А сами такие сумки домой таскают! Я сроду ни у кого не просил, а здесь хотят унизить. Я не прихотливый, мне хватит, но тогда всем так давайте! Разговаривать с ними невозможно, смотрят, как на врага народа. Почему, если кто‑то один провинился, остальных не выпускают, и они страдают? Я больше здесь не могу. Лучше палатку в степи поставлю и буду жить».

Этот, по его словам (что не подтверждает руководство интерната), бывший руководящий работник КГБ (даже был в плену у моджахедов), говорит, что обязательно отсюда вырвется. По закону, люди, требующие ухода и находящиеся на таком гособеспечении, уезжать могут только к пожелавшим их принять родственникам. Но Алиджан Мамаджанович, даже съездив в марте специально для решения этого вопроса в место последнего пребывания в Снежное, пока ничего не нашел.

Понятное дело, что если он работал в спецорганах, то и пенсия (75 % которой идет на его содержание в интернате) должна быть немаленькая. Однако, по сведениям директора интерната, она составляет всего около 700 гривен.

Сама М. Цыбульская признала, что А. Шевченко не входит в разряд пьющих и дебоширящих. Однако, по сведениям из предыдущего места лечения, «иногда впадал в алкогольную кому». Кстати, ни один из инвалидов, злоупотребляющих в интернате алкоголем, не имеет диагноз «больной алкоголизмом», т. к. таких помещают в наркодиспансер. Надо отметить, что все, с кем удалось пообщаться, были, несмотря на инвалидность, крепкими 50‑летними мужиками. Можете себе представить, чтобы они хотя бы иногда не думали о выпивке?

«Но мы же не дураки?!»

«Старшая медсестра часто не помнит себя от ярости. В клочья разрывает… паразитов, до того разъяряется. Она раздувается, раздувается — белая форма вот-вот лопнет — и выдвигает руки так, что может обхватить всех провинившихся раз пять-шесть,… становится размером с трактор, такой большой, что слышен запах механизмов у нее внутри — вроде того, как пахнет мотор при перегрузке».

Абсолютно слепой 54‑летний Николай Солошенко, прибывший сюда в марте этого года, больше всего возмущается поведением старшей медсестры и обслуги: «Пожаловался на то, что хлеб, масло кидают в миску с юшкой и картошкой, как свинье, кричат — «Жри, не командуй!» Старшая медсестра тумбочку «шмонает». Я, когда в зоне сидел, такого не видел. Там и то разрешение спрашивают. И на «Вы» обращаются, здесь же постоянно «тыкают». Я все время здесь нервничаю, психую — ну как после этого голова не будет болеть? И еды не хватает. Выручает то, что на двоих с соседом сало покупаем. Недовольных тут много, но боятся слово сказать — пугают, что отправят в макеевский специнтернат, где охрана из милиции. Есть, конечно, здесь из обслуги и хорошие люди, но остальные относятся к нам, как к животным. Говорят, что кто‑то из них раньше в психушке работал, поэтому и методы перенес сюда те же. Но мы же не дураки, а инвалиды!» Николай Михайлович тоже считает, что обслуга наживается за счет экономии на питании.

Те из инвалидов, которые побоялись назвать себя, чтобы не вызвать по отношению к себе «репрессий», рассказали еще больше. И то, что иногда сама обслуга устраивает посиделки со спиртным («Эх, пивка, что ли, ночь впереди длинная, — слышу, шепчет один санитар другому»). А вот тех из больных, кого с запахом «унюхивают», — сразу «закладывают». Да и среди престарелых и инвалидов есть регулярно докладывающие «наверх».

«Они стучат друг на друга. Иногда кто‑то сболтнет о себе что‑нибудь ненароком, а сосед его по столику зевнет, встанет, шасть к большому вахтенному журналу возле сестринского поста и пишет, что услышал, что представляет терапевтический интерес для всего отделения, — для того,… чтобы кого‑то из нас послать на правеж и капитально перебрать мозги, чтобы не барахлили. А кто записал сведения в вахтенный журнал, тому против фамилии в списке ставят птичку и завтра позволят спать допоздна».

Даже цветы мэру не спасают от «репрессий»

Краматорчанин Александр Мейеров лежит здесь с тяжелой формой сахарного диабета. Ему есть с чем сравнить, ведь он уже обитал в подобных заведениях в Красноармейске, Мариуполе, Горловке, Красном Лимане. Он здесь с самого открытия (тогда в ноябре 2009‑го даже вручал цветы и. о. городскому голове). Но после «пьяных залетов» отношение к нему резко изменилось. Он тоже возмущен жестким и бездушным отношением. Делает себе сам инъекции инсулина, но никто даже не интересуется его здоровьем. В отличие от других интернатов, здесь не дают автомобиль для поездки в больницу. Приходится добираться своим ходом. И, по его словам, по сравнению с началом работы интерната, здесь действительно ухудшилось питание. Не хватает зелени, разнообразия. А на базар не выпускают. Он также обратил внимание на то, что кнопки экстренного вызова в палатах не работают.

Инвалид по зрению Н. Солошенко: «Если выпил, —
с нами поступают по‑зверски. А если не выпьешь, — здесь сдуреешь!»

Александр Юрьевич обижен на то, что его внесли в «черный список» после того, как услышали запах: «Но ведь я по своему здоровью сам знаю, сколько мне можно выпить. А здесь сразу — не выпускать 3 месяца. Это же не тюрьма, не ЛТП!? Ведь летом из клетки даже кроликов выпускают побегать. Главное — никто даже не пришел и по‑человечески с нами не поговорил. Друга в гости привел, так они участкового вызвали. Мы же не звери… В других интернатах нет такого. Я здесь не выдержу, хочу обратно в Лиман перевестись».

Большинство из обиженных на интернатовские порядки возмущаются и тем, что одним можно все, другим нельзя. В том, что здесь на самом деле относятся к разным по‑разному, мы убедились, посетив, по его приглашению, палату одного из инвалидов на коляске. Он был доволен совершенно всем. Говорит, могу пить, курить — никаких проблем. Главное, в меру. И коллектив ему нравится, и едой он доволен. По его мнению, проблема в том, что из других интернатов сюда самых неудобных «посбрасывали» (директор М. Цыбульская с этим не согласна). Надо убрать самых буйных — и сразу наступит порядок. Этот инвалид был слегка «под шафе» и по доброте душевной предложил и нам «тяпнуть 50 грамм».

«Хардинг спросил, что это у них за сигарета, с таким аппетитным запахом, а мистер Теркл ответил задыхающимся голосом: «Сигарета как сигарета. Хи-хи. Дать затянуться?»

Обнять и плакать

Изъясняющийся наиболее грамотно А. Шевченко считает, что руководство интерната злоупотребляет понятием «режимный объект». Здесь не лежат с нарушением психики, поэтому куда и когда уйти, это дело каждого: «Берите расписку и отпускайте. Это же не детский сад или концлагерь. Только суд может ограничивать человека в свободе. Считаю, что руководство не ищет подход к каждому. В больницах, где я лежал, главврачи хотя бы раз в неделю всех обходят, а здесь и такого нет. Там люди занимаются по интересам: кто шьет, кто читает, а здесь все друг на друга волком рычат!».

М. Цыбульская объявила жесткую войну пьянству.

Справедливости ради отметим, что разговоры среди «наказанного» контингента действительно настораживающие, типа: «Что нам, мужикам, с той бутылки‑то будет!»

«Смешали в медицинских стаканчиках водку с портвейном, получился сироп, по вкусу похожий на детский напиток, а крепостью на кактусовую водку. Первые два стаканчика приняли как лекарство, в серьезном молчании, оглядывая друг друга — не умрет ли кто».

В этом плане, действительно, не позавидуешь сотрудникам интерната. Но в этом‑то, в индивидуальном подходе, и должен проявляться их профессионализм.

«С каждым из них работает профессиональный психолог, — убеждает директор М. Цыбульская, — медики делают регулярный обход. Что касается этих 10 % людей, то от таких никуда не денешься. Это же как срез общества. У них не болит голова — чем заплатить за квартиру, что поесть, их водят в туалет, моют, одевают. Но они по складу своего характера не знают, чем себя занять. Они не приучены ни к чтению, ни к шашкам и т. п. Мы пытаемся — они отказываются. Интерес один — спиртное.

Из этих 12‑ти только один колясочник действительно получил группу по болезни, большинство остальных закурили в пьяном состоянии, проснулись — нет ни ног, ни рук. И то, что мы запрещаем пьющим выходить, — чистая правда. Но как их оградить от спиртного? Мы относимся к ним не жестоко, а жестко, и оказываем моральное давление. О недостатке в еде, — так это откровенная ложь. Мы у них апельсины из ящиков выгребаем, которые они каждый день получают. Что касается пьянства сотрудников, то мое отношение к спиртному люди знают. Это они из‑за того, что я выгнала женщину, которая им водку носила. Они оказывают на меня давление, чтобы я им разрешила пить. Но ведь дело не во мне — остальные 90 % людей в интернате абсолютно нормальные, которым эта группа просто не дает нормально жить. Насчет грубого отношения… но почему они не говорят, какой бранью они покрывают медицинский персонал? Мы эти пьянки долго терпели и они все имели свободный выход. Только месяц назад «придавили», и они «запищали». Дальше мы терпеть этого не намерены, договорились с участковыми милиционерами, что те будут приходить и составлять административные протоколы и взыскивать с них штрафы. В нашей работе сейчас это самая большая проблема. Я ведь с ними старалась по‑людски. Даже на Новый год собирала деньги и покупала сухое белое вино (они, правда, хотели другого, — «белого»). Говорила — выпущу, только напишите расписку: «Обязуюсь не употреблять и не приносить спиртное». Так не пишут.

Прошу газету правильно расставить акценты. Да, они обычные люди, имеющие права, но есть правила внутреннего распорядка, которые они все при поступлении подписали. Даже слепые (им зачитывали). А Шевченко, — так он вообще дважды подписывался за ответственность в случае нарушения режима. Это только так: «обнять и плакать…»

«Только под конец, после того, когда он схватил старшую медсестру и разорвал на ней всю форму, когда врачи, сестры стали отрывать красные пальцы от ее белого горла, только тогда стало видно, что он, может быть, не совсем похож на нормального… человека. Он закричал. В нем был страх затравленного, загнанного на дерево зверя, ненависть, бессилие и вызов, последний крик подстреленного и падающего вниз животного, когда на него уже набрасываются собаки и ему ни до чего нет дела, кроме себя…»

В. Березин.