В кінці 20‑х — на початку 30‑х сложився архітектурний облік вул. Леніна від будинка Міськвиконкому (тоді це був готель) до гуртожитка пляшкового завода. Місцевий старожил, письменник В.В. Ляшенко залишив цікаві спогади про ці роки
«… Затем, неярко уже теперь, выплывает из моей памяти двор дома по улице Красной (теперь Ленина, 264). Мы, ребятишки, сидим, плотно прижавшись на каком‑то бревне. Сумерки, почти ночь. Кто‑то из старших рассказывает страшную сказку о привидениях… Сжавшись в комочек, я, самый что ни на есть маленький, просто крохотный (таким я оставался даже в 4‑м классе), сижу, затаив дыхание, слушаю… Однажды повествование так ярко дополнилось живым ребячьим воображением, что я дико вскрикнул, после чего вечерние посиделки на бревне мне были запрещены.
Еще запомнилась охота на крыс. Нет, не клумбы с цветами, а крысы... Вот они — впечатления пролетарского детства! Вдоль всего двора тянулись разнокалиберные убогие сарайчики, в которых жильцы, чтобы выжить, держали свиней. И крыс, понятно, было здесь видимо-невидимо. Они перебегали по двору и днем, а с наступлением сумерек уж так резвились! Бросали мы в них камнями, били палками. Веселый гам, смех, эмоции через край — главное развлечение рабочей детворы. Помню, несу я ее за хвост, зубастую, огромную, едва ли не больше меня самого. Она извивается… А вокруг детвора в страхе дико орет: «Брось!» Я же, в силу своего малолетства, не понимаю, насколько это опасно для меня.
Наконец, еще одно воспоминание из раннего детства. Сбежались соседи, зовут маму: «Вы только поглядите!» В коридоре под лестницей, ведущей вверх, сижу я на скамеечке, усадив себе на колени, как заправский кавалер на свидании, такую же крохотную, как сам, девчушку Верочку, держу, нежно-бережно обхватив и прижав к себе. А вокруг стоят и хохочут взрослые. «Вы только посмотрите на эту картину! И что бы оно понимало в этом!» А мне неведомо, чем они так удивлены и чему улыбаются, и над чем смеются. Видно, недаром родным селом моим была Кохановка…
В 1936 году, восьми лет от роду, пошел я в первый класс школы № 1, что недалеко от нашего дома на берегу реки Кривой Торец, и помню единственное: как учительница водила нас первый раз в библиотеку. Располагалась она тогда, по бедности, во дворе в приземистом строении, более похожем на сарай. Полки в тесном помещении с узкими проходами, и книги, книги… С тех пор вся моя жизнь связана с книгой, и это неизгладимое впечатление от первого знакомства с библиотекой всегда вспоминается как путеводная звезда моя сквозь годы…
Жили мы по улице Красной до 1937 года, а потом при выселении всех жильцов дали нам двухкомнатную квартиру на окраине города на Красном городке на втором этаже дома № 45 по улице Леваневского (теперь дом № 40, кв. 12). Перевели меня в школу № 20 (теперь 7‑я). 1937 — год страшных репрессий… В моей памяти первоклассника он запечатлелся лишь такими эпизодами: учительница, войдя в класс, то и дело заставляла нас, открыв учебники, заклеивать в них портреты «врагов народа». Нас воспитывали тогда на примере Павлика Морозова, который предал собственного раскулаченного отца. Он был образцом классовой сознательности, а не узаконенного предательства, как оказалось впоследствии, когда, спустя пол столетия, в архивах КГБ обнаружилось 4 млн доносов от граждан СССР на граждан СССР. «Так кто же, кроме Сталина и его компании, — воскликнули мы, — виновен в геноциде собственного народа?» — «Страна сексотов!»
По матеріалам костянтинівського краєзнавчого музея — І.Бредіхін,
викладач КПЛ.
«… Затем, неярко уже теперь, выплывает из моей памяти двор дома по улице Красной (теперь Ленина, 264). Мы, ребятишки, сидим, плотно прижавшись на каком‑то бревне. Сумерки, почти ночь. Кто‑то из старших рассказывает страшную сказку о привидениях… Сжавшись в комочек, я, самый что ни на есть маленький, просто крохотный (таким я оставался даже в 4‑м классе), сижу, затаив дыхание, слушаю… Однажды повествование так ярко дополнилось живым ребячьим воображением, что я дико вскрикнул, после чего вечерние посиделки на бревне мне были запрещены.
Еще запомнилась охота на крыс. Нет, не клумбы с цветами, а крысы... Вот они — впечатления пролетарского детства! Вдоль всего двора тянулись разнокалиберные убогие сарайчики, в которых жильцы, чтобы выжить, держали свиней. И крыс, понятно, было здесь видимо-невидимо. Они перебегали по двору и днем, а с наступлением сумерек уж так резвились! Бросали мы в них камнями, били палками. Веселый гам, смех, эмоции через край — главное развлечение рабочей детворы. Помню, несу я ее за хвост, зубастую, огромную, едва ли не больше меня самого. Она извивается… А вокруг детвора в страхе дико орет: «Брось!» Я же, в силу своего малолетства, не понимаю, насколько это опасно для меня.
Наконец, еще одно воспоминание из раннего детства. Сбежались соседи, зовут маму: «Вы только поглядите!» В коридоре под лестницей, ведущей вверх, сижу я на скамеечке, усадив себе на колени, как заправский кавалер на свидании, такую же крохотную, как сам, девчушку Верочку, держу, нежно-бережно обхватив и прижав к себе. А вокруг стоят и хохочут взрослые. «Вы только посмотрите на эту картину! И что бы оно понимало в этом!» А мне неведомо, чем они так удивлены и чему улыбаются, и над чем смеются. Видно, недаром родным селом моим была Кохановка…
В 1936 году, восьми лет от роду, пошел я в первый класс школы № 1, что недалеко от нашего дома на берегу реки Кривой Торец, и помню единственное: как учительница водила нас первый раз в библиотеку. Располагалась она тогда, по бедности, во дворе в приземистом строении, более похожем на сарай. Полки в тесном помещении с узкими проходами, и книги, книги… С тех пор вся моя жизнь связана с книгой, и это неизгладимое впечатление от первого знакомства с библиотекой всегда вспоминается как путеводная звезда моя сквозь годы…
Жили мы по улице Красной до 1937 года, а потом при выселении всех жильцов дали нам двухкомнатную квартиру на окраине города на Красном городке на втором этаже дома № 45 по улице Леваневского (теперь дом № 40, кв. 12). Перевели меня в школу № 20 (теперь 7‑я). 1937 — год страшных репрессий… В моей памяти первоклассника он запечатлелся лишь такими эпизодами: учительница, войдя в класс, то и дело заставляла нас, открыв учебники, заклеивать в них портреты «врагов народа». Нас воспитывали тогда на примере Павлика Морозова, который предал собственного раскулаченного отца. Он был образцом классовой сознательности, а не узаконенного предательства, как оказалось впоследствии, когда, спустя пол столетия, в архивах КГБ обнаружилось 4 млн доносов от граждан СССР на граждан СССР. «Так кто же, кроме Сталина и его компании, — воскликнули мы, — виновен в геноциде собственного народа?» — «Страна сексотов!»
По матеріалам костянтинівського краєзнавчого музея — І.Бредіхін,
викладач КПЛ.
