Продолжение. Начало в №№ 13 - 21.
ГЛАВА 8
В совхозе (20.07.-26.12.1945)
Летом 1945 года меня вместе с Андреасом Крамером направили в совхоз «Берестовой», хотя транспортер в механическом цехе еще не был готов к эксплуатации.
В совхозе я должен был работать в ремонтных мастерских в качестве механика, чинить сельскохозяйственную утварь, а точнее сказать, должен был выполнять все работы, - как говорят, и плавить и ковать приходилось.
Через два дня моя проблема с кожей исчезла бесследно. То ли изменение воздуха, которым я дышал, то ли витаминные добавки стали причиной, трудно сказать (возможно, спасли маленькие луковицы, которые я получил в совхозе в первый же вечер). Загадка осталась неразгаданной.
Приблизительно в полутора километрах от большого спального барака - бывшего телятника - находились три «домика» (деревянных), которые явно были из времен до немецкой оккупации. Так как мы, мужчины, не могли быть размещены в помещениях женского лагеря, нас разместили на неопределенное время в милых «домиках».
Когда мы явились к директору совхоза, он выяснил, какую продовольственную — хлебную карточку мы должны были «отоваривать». Мы должны были получать 700 гр. хлеба на день. В совхозе те, кто работал в кузнице, получали карточку на 1 кг, а остальные полевые работницы получали всего 500 гр. хлеба на день. Благодаря договоренности, имевшей место раньше, мы получили по 1 кг хлеба в день, а хлеб был основным продуктом питания. Мы питались не только в совхозном лагере, но и на «хуторе»-хоздворе, потому ежедневно пол килограмма хлеба нам удавалось «экономить» и продавать. Я, естественно, носил хлеб Хильде по воскресеньям, она, как и прежде, находилась в городском лагере.
В приготовлении пищи у нас тоже были преимущества. Наш путь к мастерским был достаточно длинным, а проходил он по картофельным, помидорным полям, а так же мы шли по полям лука, гороха, кукурузы, так что мой котелок, емкостью в 2,5 литра (эмалированный горшок с плотной крышкой, привезенный из Медиаша), ежедневно мог мне «наколдовать» вполне пригодную для употребления пищу.
Вначале я работал, ремонтируя плуги, сеялки, жатки и т п. Скоро в селе стало известно, что появились «хорошие специалисты», у нас появилась масса приватной работы, которую мы скоро перестали успевать выполнять в обеденные перерывы.
Седой русский крестьянин, которому мы должны были за время обеденных перерывов сделать солидную ручную тележку, приносил нам ежедневно в каждый перерыв четыре свежих яйца.
В качестве обязательной работы мы должны были чинить повозки, плуги и лопаты мы превращали в настоящие рабочие орудия, точили их. Бывала и более серьезная работа, например, починить электрическое оборудование. Мы старались работать по принципу - «Лучше меня никто сделать не может». То была высшая похвала из уст русских в адрес квалифицированного рабочего.
Однажды мы получили ящик новых подков, предназначенных для лошадей- тяжеловозов, подков, изготовленных явно на заводе. Из них мы должны были с юным мастером, его звали Прекошка (он совсем недавно вернулся с фронта - умный и старательный парень), изготовить подковы для маленьких степных украинских лошадей. Эти огромные подковы мы вначале раздробили, потом раскалили их добела и потом уже выковывали то, что было нужно. Кто знает, получилось бы у нас что-нибудь или нет без нашего русского мастера. Мы становились настоящими кузнецами высокой квалификации, орудуя молотом в жаре, духоте, но... не в обиде. У меня хватало сил вскидывать для размаха над головой молот весом в 5 кг. И я справлялся. Правда, не всегда удавалось дозировать трату мышечной энергии. Скоро мы хорошо сработались. Прекошка был нами вполне доволен.
Этот Прекошка был родом из местных, он был украинцем и служил вместе с белорусами во время войны. Он часто шутил над ними и часто цитировал их грубое произношение! От него я никогда не услышал и слова ненависти к нам, немцам, он всегда был ровен и доброжелателен.
Случалось, что за нашу «подпольную» работу Прекошка получал дыни, которые «происходили», конечно, с поля, находившегося рядом. Он клал дыню на траву, искусно резал на скибки, и делил между всеми справедливо по-христиански. «А ну, давай, Гриша!» Или: «Герхард, присоединяйся к трапезе!» Так он приглашал к еде.
Курение является в России, к сожалению, модной болезнью. Интересно, как там курят. Если сходятся двое, один говорит: «Закурим?» Другой отвечает: «Давай закурим!»
А на просьбу: «Дай закурить!» - всегда звучит ответ: «Закурим!» Потом один вынимает из нагрудного кармана пачку папиросной бумаги, чаще – русскую газету, разрезанную по размеру одной сигареты, или от целого газетного листа отрывает кусочки для двух сигарет, другой дает махорку (ядовитый табак). Потом один из них берет русскую зажигалку и зажигает одну сигарету, второй зажигает свою сигарету от уже дымящейся.
(Фото этого «русского оружия» мы публиковали – ред.) Русское «зажигательное оружие» срабатывало не сразу, оно же было, естественно, самодельное. К нему относились бережно, и применяли не в каждом случае. Чаще бывало так - кто-то делит сигарету, вертит ее в руке, ждет, чтобы кто-нибудь достал свою зажигалку, чтобы всем зажечь сигареты.
Русскую зажигалку научился делать и я. Смастерил себе одну, она и сегодня функционирует. Выглядит она так: пустой патрон (их можно было легко найти на улицах, на фабрике, да и на полях), из него старательно вытряхивается земля, используется серебряная нить, и вата, чаще выдернутая из фуфайки или ватных штанов...
...Русская зажигалка служила нам в лагере и для растопки печей и для разных иных нужд. Гениальный предмет, надо признать.
Часто, если выпадала свободная минута, я брал в руки письмо, которое я назвал «прощальным письмом» моих родителей. Я его носил всегда с собою, перечитывал снова и снова, чтобы, возможно, лучше понять и найти в нем утешение. Меня снова и снова тревожила фраза: работа облагораживает. Я ее носил в сердце, она настраивала меня не перечить врагу, никогда не саботировать, не вредить. Напротив, работать честно, уважая себя. Я видел в такой работе утешение, видя, что война проиграна, и что все, что в жизни моей случалось, надо было просто пережить, перетерпеть.
Мои родители внушали мне помогать друг другу, ведь моя сестра не была так тренирована, как я, и могла бы все бедствия просто не перенести. Она скоро заболела и мы часто были не рядом – она в городе, я – в совхозе, но я всегда находил возможность ей помочь.
Внушение родителей и одновременно их желание, чтобы мы вернулись как можно скорей, были для меня самым заветным желанием, в то же время я воспринимал родительское внушение как свой долг и святую обязанность.
ГЛАВА 8
В совхозе (20.07.-26.12.1945)
Летом 1945 года меня вместе с Андреасом Крамером направили в совхоз «Берестовой», хотя транспортер в механическом цехе еще не был готов к эксплуатации.
В совхозе я должен был работать в ремонтных мастерских в качестве механика, чинить сельскохозяйственную утварь, а точнее сказать, должен был выполнять все работы, - как говорят, и плавить и ковать приходилось.
Через два дня моя проблема с кожей исчезла бесследно. То ли изменение воздуха, которым я дышал, то ли витаминные добавки стали причиной, трудно сказать (возможно, спасли маленькие луковицы, которые я получил в совхозе в первый же вечер). Загадка осталась неразгаданной.
Приблизительно в полутора километрах от большого спального барака - бывшего телятника - находились три «домика» (деревянных), которые явно были из времен до немецкой оккупации. Так как мы, мужчины, не могли быть размещены в помещениях женского лагеря, нас разместили на неопределенное время в милых «домиках».
Когда мы явились к директору совхоза, он выяснил, какую продовольственную — хлебную карточку мы должны были «отоваривать». Мы должны были получать 700 гр. хлеба на день. В совхозе те, кто работал в кузнице, получали карточку на 1 кг, а остальные полевые работницы получали всего 500 гр. хлеба на день. Благодаря договоренности, имевшей место раньше, мы получили по 1 кг хлеба в день, а хлеб был основным продуктом питания. Мы питались не только в совхозном лагере, но и на «хуторе»-хоздворе, потому ежедневно пол килограмма хлеба нам удавалось «экономить» и продавать. Я, естественно, носил хлеб Хильде по воскресеньям, она, как и прежде, находилась в городском лагере.
В приготовлении пищи у нас тоже были преимущества. Наш путь к мастерским был достаточно длинным, а проходил он по картофельным, помидорным полям, а так же мы шли по полям лука, гороха, кукурузы, так что мой котелок, емкостью в 2,5 литра (эмалированный горшок с плотной крышкой, привезенный из Медиаша), ежедневно мог мне «наколдовать» вполне пригодную для употребления пищу.
Вначале я работал, ремонтируя плуги, сеялки, жатки и т п. Скоро в селе стало известно, что появились «хорошие специалисты», у нас появилась масса приватной работы, которую мы скоро перестали успевать выполнять в обеденные перерывы.
Седой русский крестьянин, которому мы должны были за время обеденных перерывов сделать солидную ручную тележку, приносил нам ежедневно в каждый перерыв четыре свежих яйца.
В качестве обязательной работы мы должны были чинить повозки, плуги и лопаты мы превращали в настоящие рабочие орудия, точили их. Бывала и более серьезная работа, например, починить электрическое оборудование. Мы старались работать по принципу - «Лучше меня никто сделать не может». То была высшая похвала из уст русских в адрес квалифицированного рабочего.
Однажды мы получили ящик новых подков, предназначенных для лошадей- тяжеловозов, подков, изготовленных явно на заводе. Из них мы должны были с юным мастером, его звали Прекошка (он совсем недавно вернулся с фронта - умный и старательный парень), изготовить подковы для маленьких степных украинских лошадей. Эти огромные подковы мы вначале раздробили, потом раскалили их добела и потом уже выковывали то, что было нужно. Кто знает, получилось бы у нас что-нибудь или нет без нашего русского мастера. Мы становились настоящими кузнецами высокой квалификации, орудуя молотом в жаре, духоте, но... не в обиде. У меня хватало сил вскидывать для размаха над головой молот весом в 5 кг. И я справлялся. Правда, не всегда удавалось дозировать трату мышечной энергии. Скоро мы хорошо сработались. Прекошка был нами вполне доволен.
Этот Прекошка был родом из местных, он был украинцем и служил вместе с белорусами во время войны. Он часто шутил над ними и часто цитировал их грубое произношение! От него я никогда не услышал и слова ненависти к нам, немцам, он всегда был ровен и доброжелателен.
Случалось, что за нашу «подпольную» работу Прекошка получал дыни, которые «происходили», конечно, с поля, находившегося рядом. Он клал дыню на траву, искусно резал на скибки, и делил между всеми справедливо по-христиански. «А ну, давай, Гриша!» Или: «Герхард, присоединяйся к трапезе!» Так он приглашал к еде.
Курение является в России, к сожалению, модной болезнью. Интересно, как там курят. Если сходятся двое, один говорит: «Закурим?» Другой отвечает: «Давай закурим!»
А на просьбу: «Дай закурить!» - всегда звучит ответ: «Закурим!» Потом один вынимает из нагрудного кармана пачку папиросной бумаги, чаще – русскую газету, разрезанную по размеру одной сигареты, или от целого газетного листа отрывает кусочки для двух сигарет, другой дает махорку (ядовитый табак). Потом один из них берет русскую зажигалку и зажигает одну сигарету, второй зажигает свою сигарету от уже дымящейся.
(Фото этого «русского оружия» мы публиковали – ред.) Русское «зажигательное оружие» срабатывало не сразу, оно же было, естественно, самодельное. К нему относились бережно, и применяли не в каждом случае. Чаще бывало так - кто-то делит сигарету, вертит ее в руке, ждет, чтобы кто-нибудь достал свою зажигалку, чтобы всем зажечь сигареты.
Русскую зажигалку научился делать и я. Смастерил себе одну, она и сегодня функционирует. Выглядит она так: пустой патрон (их можно было легко найти на улицах, на фабрике, да и на полях), из него старательно вытряхивается земля, используется серебряная нить, и вата, чаще выдернутая из фуфайки или ватных штанов...
...Русская зажигалка служила нам в лагере и для растопки печей и для разных иных нужд. Гениальный предмет, надо признать.
Часто, если выпадала свободная минута, я брал в руки письмо, которое я назвал «прощальным письмом» моих родителей. Я его носил всегда с собою, перечитывал снова и снова, чтобы, возможно, лучше понять и найти в нем утешение. Меня снова и снова тревожила фраза: работа облагораживает. Я ее носил в сердце, она настраивала меня не перечить врагу, никогда не саботировать, не вредить. Напротив, работать честно, уважая себя. Я видел в такой работе утешение, видя, что война проиграна, и что все, что в жизни моей случалось, надо было просто пережить, перетерпеть.
Мои родители внушали мне помогать друг другу, ведь моя сестра не была так тренирована, как я, и могла бы все бедствия просто не перенести. Она скоро заболела и мы часто были не рядом – она в городе, я – в совхозе, но я всегда находил возможность ей помочь.
Внушение родителей и одновременно их желание, чтобы мы вернулись как можно скорей, были для меня самым заветным желанием, в то же время я воспринимал родительское внушение как свой долг и святую обязанность.
Герхард Серватиус.
Перевод С.Турчиной.
Продолжение следует.
Перевод С.Турчиной.
Продолжение следует.
